Мир инвестиций

Американец Дэн Рапопорт — воплощение успеха на российском фондовом рынке. Его история для большинства наших начинающих фондовых спекулянтов как открытка вожделенной красивой жизни. У него пижонский вид, стильные очки, Bentley, охрана, а среди множества личных бизнесов — один из лучших элитных ночных клубов Москвы. И при этом он многие годы остается наемным менеджером, с чего в основном и зарабатывает себе на красивую жизнь.

На самом деле, конечно, Дэн Рапопорт не просто биржевой посредник. Этот человек уже более полутора десятков лет на рынке акций второго и третьего эшелонов. И наряду с Борисом Синегубко из швейцарского банка UBS выступает одной из ключевых персон в этом сегменте российского рынка ценных бумаг.

Как известно, ко второму и третьему эшелонам относятся невысоколиквидные (в отличие от «голубых фишек» — акций крупнейших корпораций) акции порядка трех тысяч различных компаний, торгуемые на российских биржах. Торговля ими идет не столь оживленно, как в «голубых фишках», но и тут крутятся немалые деньги. Такие неликвидные бумаги — высокорискованные инструменты с широким диапазоном доходности и убытков. Спред между ценой покупки и продажи, как правило, сулит брокеру гораздо большие прибыли, хотя и рисков тут гораздо больше. Быстро заработать в этом сегменте удается многим, но постоянно и много зарабатывать — единицам. Ключ к обогащению — знания и опыт.

Дэну Рапопорту в этом смысле повезло. Он получил бесценные компетенции, начав карьеру в группе компаний «Центринвест», которая уже не существует, но в свое время входила в топ-10 по годовому обороту на РТС и была крупнейшим брокером в акциях второго и третьего эшелонов. В 2008 году, в самый разгар финансового кризиса, бизнес «Центринвеста» развалился, а Рапопорт ушел с поста главы брокерского подразделения этой компании. И многим, кто его знал, казалось, что он, с его репутацией, опытом и деньгами, захочет выйти в самостоятельное плавание — откроет собственную инвестиционную компанию. Но Рапопорт делать этого не стал и продолжил искать работу по найму. Около года он проработал в инвесткомпании «Брокеркредитсервис», а в 2009 году перешел управляющим директором в инвестиционную компанию «Метрополь» и там, похоже, останется надолго.

О том, почему он не стал открывать собственный бизнес, в чем видит конкурентоспособную стратегию для российских инвестиционных компаний, работающих на бирже, и какие инвестиционные идеи в настоящее время разрабатывает на нашем фондовом рынке, Дэн Рапопорт рассказал «Эксперту».

Шесть против двенадцати

— Почти всю свою карьеру вы занимались неликвидными акциями второго и третьего эшелонов на нашем фондовом рынке. Наработали себе репутацию профессионала в этой нише. В «Метрополе» вы тем же занимаетесь?

— Конкурировать с дюжиной крупнейших игроков российского фондового рынка в сфере аналитики и торговли «голубыми фишками» смысла нет. Места всем не хватит. А вот компании со средней и малой капитализацией (менее миллиарда долларов), а таких в России более трех тысяч, это как раз то, на чем можно зарабатывать.

— А кто эти компании из большой дюжины?

— Пять американских — J. P. Morgan, Morgan Stanley, Goldman Sachs, Merrill Lynch, Citibank. Четыре европейские — UBS, Credit Suisse, ING, Deutsche Bank. И три российских гранда — «Ренессанс Капитал», «ВТБ Капитал» и «Тройка Диалог».

Есть еще шесть средних игроков, куда входит наш «Метрополь», а также «Уралсиб», Альфа-банк, «Открытие», «Атон» и UniCredit.

— И в чем ваши конкурентные преимущества перед этими игроками? Они сами не могут, что ли, неликвидными акциями заниматься?

— Главное наше конкурентное преимущество в том, что более двух третей наших торговых операций проводится напрямую между нашими клиентами. Следовательно, большое количество сделок с бумагами второго и третьего эшелонов проводится вне биржи, благодаря чему клиенты не платят двойные комиссии. У «Метрополя» довольно большой оборот на неликвиде.

Кроме того, мы предлагаем клиентам наши аналитические обзоры, специально написанные по низколиквидным бумагам, которые есть у них в портфеле. Известно, что в портфеле любого фондового менеджера есть бумаги, о которых ему мало известно или ничего не известно, которые были приобретены в годы высокой ликвидности или были унаследованы от предыдущего менеджера или фонда. Мы можем написать аналитический отчет на какие угодно акции, скажем, что-нибудь очень странное, какие-нибудь привилегированные акции Курганмашзавода. Никто эту бумагу не анализирует, а мы сделаем исследование. Потом спросим клиента, не против ли он, чтобы мы эту бумагу сделали публичной, вдруг ее кто-то захочет купить. Этим мы даем возможность клиентам понять, что же у них лежит в портфеле. Активы могут оказаться привлекательными или, наоборот, мертвыми. В любом случае знание — сила.

И наконец, мы предлагаем нашим клиентам услуги по сделкам репо (сделки покупки/продажи ценных бумаг с обязательством обратной продажей/покупкой через определенный срок по заранее определенной цене.) с неликвидными акциями. Множество банков и компаний хотят финансироваться под залог имеющихся у них бумаг. Если это акции «Газпрома» или «ЛУКойла» — желающих дать под них деньги много. Но мы берем в залог то, что никто брать не хочет. Наши клиенты запросто могут оформить сделки репо с такими бумагами, как «Балтика», «Акрон», «Сильвинит», АвтоВАЗ, «Башнефть». Это очень интересная ниша, которая только-только развивается. Мы «репуем» бумаги в объеме большем, чем они торгуются на ММВБ. Потому что мы знаем этот рынок и знаем, куда пойти, чтобы эти бумаги продать, если вдруг залог останется на нас. Мы единственные, кто это делает, и это наше огромное конкурентное преимущество. Естественно, мы берем высокие проценты за эту услугу.

Я вообще не люблю «голубые фишки». Я «медведь» по натуре. Потому что я понимаю эти компании лучше, чем большинство инвесторов. Я вижу, что там внутри происходит, я вижу, какой там уровень корпоративного управления, вижу, сколько денег уходит на сторону, и все жду, что кто-то прозреет или очередной Навальный придет и всем расскажет про безобразия, которые там творятся… Именно поэтому я начинаю шортить (то есть продавать купленные в кредит акции с надеждой на падение рынка. ) на очень ранних стадиях, что меня и губит. От полного банкротства меня два раза выручал кризис — в 1998 и 2008 годах.

Хороших историй больше, чем плохих

— Поэтому вы перешли в «Метрополь», а не стали делать собственный бизнес на фондовом рынке?

— Я давно знаю Михаила Слипенчука (владелец ИФК «Метрополь»). И он позволил мне заниматься тем, чем я хочу заниматься, тем, что мне нравится. Я брокер и руковожу отделом брокериджа.

Когда мне предлагают управлять деньгами, я всегда отказываюсь. Это большая ответственность. А я хочу хорошо спать по ночам. У нас в «Метрополе» есть отдел, который управляет активами, его руководитель, я знаю, плохо спит и скоро облысеет.

В свое время в Париже я управлял деньгами клиентов, мне было не обидно потерять собственные деньги, но, встречаясь с людьми и объясняя им, почему я взял именно эту позицию, я в результате потерял деньги, мне было неприятно. Я брокер. Мне нравится быть брокером. Мне не нравится риск. Я нахожу покупателя, нахожу продавца, свожу их вместе и беру за это маленькую крошку.

При всем при этом я понимаю, что сам я ужасный трейдер. Когда я торгую для себя «голубыми фишками», то все время терплю убытки, потому что, когда я вижу прибыль, я продаю, а когда убытки — удваиваю позиции в той же бумаге.

— Компании второго и третьего эшелонов, которыми вы занимаетесь, — рискованные активы. Это же почти всегда непрозрачные предприятия, по ним невозможно получить достоверную информацию, у них масса проблем с корпоративным управлением. Кому же вы их «впариваете»?

— А что бы вы хотели купить: акции очень хорошей и прозрачной компании, которая стоит двадцать чистых прибылей, или бумаги забитой, непонятной структуры, о которой никто ничего не знает, но капитализация которой равна чистой прибыли компании за один год?

Я ж не говорю, что я торгую хорошими компаниями. Некоторые компании хорошие, некоторые не очень. Но все они торгуются значительно ниже справедливого уровня похожих компаний на рынке и потому многим интересны возможностью заработать десятки и даже сотни процентов годовых.

— Те инвестиционные идеи, которые вы предлагаете клиентам, на чем они основаны? На анализе, на инсайде?

— На инсайде они основаны быть не могут. Они основаны, как правило, на том, что произойдет какое-то событие. Например, мы предлагали клиентам акции цементных заводов, которые находятся недалеко от Казахстана, когда видели, что там был строительный бум. Также мы предлагали акции инфраструктурных компаний, потому что знали, что они будут получать большие госзаказы.

— Какие вы сейчас видите инвестиционные идеи на российском фондовом рынке?

— Мы отдаем предпочтение акциям компаний так называемых цикличных секторов экономики, так как они исторически показывают динамику лучше среднерыночной на начальном этапе экономического цикла. Это акции компаний финансового сектора, секторов розничной торговли и инфраструктуры, строительных компаний и компаний металлургического сектора.

Россия так долго не вкладывалась в дороги и тоннели, что нет иных вариантов, кроме как начать вкладывать в это. Государство же не хочет, чтобы экономический рост прекратился…

— А как же электроэнергетика и телекоммуникации?

— Эти отрасли технически входят в вышеуказанную группу, но они жестко регулируются государством.

— Бывало ли, что вы ошибались с компанией, предлагая ее клиенту?

— Конечно, бывало. Работали с бумагами какой-нибудь компании, которая потом либо специально банкротилась кем-то, либо акции ее консолидировались по заниженным ценам, либо менеджмент этой компании делал что-то совершенно не то, что до этого говорил нам.

— И как это сказывалось на ваших отношениях с кли­ен­тами?

— Наши клиенты — образованные и знающие люди. За последние пятнадцать лет я вывел на рынок сорок пять новых компаний, из них двадцать пять сильно обошли рынок, десять шли вровень с рынком, пять остались на прежнем уровне, а еще пять в итоге превратились в ноль. И конечно, те клиенты, которые вложились только в эти последние пять, со мной больше не хотят работать. Но, как правило, люди диверсифицируют вложения, вкладывают в несколько компаний. Оно и понятно. В России компания ЮКОС, бывшая когда-то самой большой по капитализации, и то стала стоить ноль. Поэтому ничего предугадать нельзя. Мы знаем, что делаем ошибки, и наши клиенты знают это. Просто наша задача — приносить хороших историй больше, чем плохих.

— Примеры неудачных инвестиционных историй можете привести?

— Когда я работал в «Центринвесте», была такая компания «Газпром геофизика», миноритарный пакет акций которой мы разместили на бирже. Мы считали, что это хорошая сервисная компания, главным клиентом которой был «Газпром». Самому «Газпрому» в этой структуре принадлежало 75 процентов. Сначала мы предложили акции «Газпром геофизики» самому «Газпрому», но тот назвал очень маленькую цену, и тогда мы продали акции нашим клиентам. В «Газпроме» были очень обозлены этим. Они создали зеркальную структуру, условно говоря «Газпром геофизика 2», и начали переводить все активы туда. Дальше они сделали предложение о выкупе всем нашим клиентам по цене, по которой те входили в актив. Все очень испугались, большинство продали свои акции. Остальные оказались с акциями компании, которая стала стоить ноль. Зато компания «Газпром геофизика 2» до сих пор существует и прекрасно себя чувствует.

Была успешная рыбопромысловая компания «Дальморепродукт». На нее записали множество долгов, этим запугали миноритарных акционеров и инвесторов, затем выкупили с рынка акции за копейки. Но компания до сих пор живет, ловит рыбу, но миноритарных акционеров у нее сейчас практически не осталось.

В общем, были у нас ошибки, но это были честные ошибки, когда нас обманывало руководство или использовались методы не очень честной конкурентной борьбы. Тем не менее большинство идей, которые мы принесли, выстреливали.

— Вы предпринимали какие-нибудь действия, чтобы, например, судиться с нечистоплотным менеджментом тех компаний, которые плохо вели себя по отношению к миноритарным акционерам?

— В свое время мы занимались гринмейлом — участвовали в покупке акций, а потом раздражали материнские структуры, чтобы те нас выкупали, но этот бизнес сейчас у нас сошел на нет. Той стороне стало проще использовать административные рычаги давления, вместо того чтобы договариваться с нами или выкупать у нас наши доли. Несколько раз меня пытались запугать, вызывали и предупреждали, чтобы не трогали ту или иную компанию, а то будет очень плохо. Иногда мы слушались, иногда — нет, в зависимости от конкретной ситуации. Но с охраной я никогда не ездил, по крайней мере пока не открыл «Сохо» (Soho Rooms, элитный ночной клуб в Москве, совладельцем которого г-н Рапопорт является. ).

— А какая инвестиционная идея была самой доходной у вас?

— ОАО «Машиностроительный завод», «дочка» компании ТВЭЛ. Директор завода уходил на пенсию, пришел к основному акционеру с предложением выкупить свои 10 процентов. Но ему предложили невероятно низкую цену. Он погоревал, но потом нашел нас. Мы посмотрели на компанию, увидели, что она интересна для наших клиентов, что акции можно продать, завели акции на нас, сделали research и продали акции портфельным инвесторам. Мы продавали акции Машиностроительного завода за 88 долларов, сейчас они стоят 400 долларов, это один из лучших показателей в России. До сих пор ТВЭЛ контролирует 88 процентов акций этого завода, и по рынку ходит только то, что мы тогда выкупили у того старичка. И старичок оказался доволен, и клиенты. Правда, у меня некоторое время были визовые проблемы, потому что люди в «Росэнергоатоме» были недовольны, что иностранцы купили часть того пакета. Но это не было стратегической инвестицией, это были добрые и пушистые портфельные инвесторы.

«Раньше все тушканчики были мои…»

— Кто ваши клиенты?

— Из двух тысяч компаний, работающих сейчас на российском фондовом рынке, восемь сотен наши активные клиенты. Есть те, которых интересует агропромышленный комплекс в Молдове. Есть те, кто покупает только российские локальные акции. Или только привилегированные. Или только ADR. Или же только пищевую промышленность. К каждому приходится находить индивидуальный поход. Но это все ерунда по сравнению с тем, как приходится изгаляться нашим коллегам на Западе. Там конкуренция очень сильная, и все стараются себя как-то выделить. Там есть фонды, которые вкладывают только в деривативы, только в валюту, только в валюту азиатских стран. Только в валюту азиатских стран, где есть коммунизм. Только в негритянские страны севернее Сахары или, наоборот, южнее Сахары. Есть инвесторы, которые покупают только Швецию, или только израильские компании, или только те, что начинаются на букву «А». Есть фонды «грехов», device funds, они вкладывают только в секс-индустрию, алкоголь, казино, сигареты и оружие. Есть фонды, которые вкладывают только в те компании, которыми управляют женщины. Не удивлюсь, если есть фонд, который вкладывает в компании, которыми управляют карлики. Главное — найти продукт, который можно продать.

— Чем вы выделяетесь в своем сегменте?

— У нас примерно десять процентов бизнеса — корпоративные клиенты, это те, которые хотят поглотить, продать или увеличить свою долю.

В России много компаний, которые владеют лишними акциями. На этом можно заработать, но многие пока этим не пользуются. Как известно, в российской корпоративной практике есть четыре барьера в контроле над акционерным обществом: уровень блокпакета (25 процентов акций), уровень контроля (51 процент), уровень квалифицированного большинства (75 процентов) и уровень в 95 процентов акций, который позволяет провести принудительный выкуп акций у миноритариев. Вот есть, скажем, какая-нибудь гипотетическая компания, у которой на руках 86 процентов обыкновенных акций плюс пакет привилегированных. Мы звоним им и говорим: «Зачем вам такой большой пакет, что это вам дает? Вам достаточно семидесяти пяти процентов голосующих, да и префы вам зачем? Продавайте!» Некоторые соглашаются.

Одним своим клиентам мы сделали целый холдинг, не задействуя ни копейки их денег — просто продавая ненужные им активы, оставляя только контроль и покупая нужные.

Корпоративный бизнес очень удобный — там клиенты играют вдолгую, не давятся за копейку и делают большие заказы. Так мы создаем спрос там, где его пока нет.

Конечно, есть люди и предприятия, которые не хотят, чтобы к ним ходили. Меня один раз вызвала служба безопасности одного предприятия, посадили в кресло, включили свет в глаза и говорили, что мы знаем, кто вы, у нас досье на вас и вашу компанию, и во избежание проблем мы хотим, чтобы вы акциями нашей компании шесть месяцев не торговали. И мы расходились и ждали шесть месяцев, но зато они нам потом бросали какие-то идеи, которыми мы пользовались.

Мы работаем со всеми олигархическими структурами, мы одна из немногих независимых российских брокерских компаний, которая не имеет никакой аффилированности. У нас нет врагов.

— Наверняка же нынешние олигархи бывали и нечистоплотного поведения?

— Конечно. Есть олигархи, которые всех кидают. Есть те, кто говорит, что у него все плохо, и скупает за копейки собственные бонды. Но такого становится все меньше и меньше.

— Такое ощущение, что наоборот. Вот, к примеру, участились случаи IPO компаний по явно завышенным ценам. Компании рисуют инвесторам перед IPO радужные перспективы, а после оказывается, что у них скелет в шкафу...

— Виноваты вовсе не компании, которые на IPO выходят. Когда к компании приходит инвестиционный банкир и говорит, что продаст ее акции за двенадцать долларов за акцию, скажем, а на самом деле справедливая цена — десять, и хозяин соглашается, то он ничего плохого не делает. Это же не тот случай, когда вы продаете неисправную машину. Ваша машина исправна, но один вам предлагает за нее десять тысяч, а другой двенадцать, и вы знаете, что она двенадцать не стоит, но тем не менее соглашаетесь на большую сумму. Что здесь плохого?

Просто сейчас все инвестбанки голодные до новых идей. Все эти почти два десятка крупных финансовых игроков, которых я назвал, стервятники. Если раньше по прерии ходило стадо бизонов, то есть крупных компаний, которые могли выйти на фондовый рынок, можно было сидеть на своем бизоне и даже не надо было искать другого, а сейчас ситуация изменилась. Бизонов почти не осталось. По прерии время от времени пробегает маленький тушканчик, и когда эти два десятка птиц пикируют на этого тушканчика, то рвут его на части.

Для меня было шоком, когда я прочитал интервью с главой Goldman Sachs в России, где его попросили назвать десять лучших его клиентов. Оказалось, что всю эту десятку мы и покрываем. И для меня это было как удар под дых, я понял, что если пять лет назад большие банки не покрывали небольшие хедж-фонды, у которых было меньше 100 миллионов долларов, не лезли в акции второго и третьего эшелонов, то теперь все изменилось. Большие банки понимают, что на «голубых фишках» они зарабатывают мало, и крупных клиентов им тоже мало, и теперь эти крупные, матерые стервятники, тоже ищут тушканчиков! Раньше все тушканчики были мои, а теперь у меня с этими монстрами конкуренция за тушканчиков! Я теперь должен искать новые способы охоты на своих тушканчиков, поэтому и развиваем репо, и активно окучиваем российский корпоративные сектор.

— Есть какие-то особые секреты в этой охоте на тушканчиков?

— Каждый сейлз-менеджер должен найти свой собственный, особый стиль. Один, например, звонит клиенту, делает интересный оффер (предложение на покупку акций.) и тут же кладет трубку и ждет, пока ему перезвонят. Он не общается подолгу с клиентами, не дружит с ними, ему все равно, что там у них в семье. И он очень успешен. Другой, наоборот, дружит и тесно общается с клиентами, ездит с ними на выходные, и он тоже успешен — они звонят, советуются с ним, дают ему первый шанс. Мы все по-разному общаемся. Главное, найти правильный подход. Ну, и очевидные вещи нет смысла отметать. Например, не стоит еврейским мальчикам звонить в арабские страны.

Ресторан карман не тянет

— Многим людям Дэн Рапопорт известен лишь тем, что он владеет раскрученным ночным клубом Soho Rooms. С чего вдруг инвестбанкир-американец пришел к мысли инвестировать в ресторанный бизнес в России?

— Изначально я инвестировал все свои сбережения в финансовые инструменты. В 2003 году нанял к себе в контору молодого предприимчивого немца для торговли акциями. Когда же он приехал в Россию, то в течение года открыл в Москве магазин нижнего белья и итальянский ресторан. Это при том, что он даже не жил в Москве до этого и говорил по-русски хуже меня. Глядя на его успехи, я вдруг подумал попробовать свои силы в новой для себя области.

Я нашел неликвидную землю в Подмосковье, которая стоила дешево. Это был заброшенный колхоз: все заросло бурьяном, обломки зданий, поломанное оборудование, дохлые коровы… В общем, мрак! Нанял полсотни чернорабочих, чтобы они все это расчистили. Землю расчистили, потом все это было порезано на кусочки, и я продал их малому бизнесу. Получился неплохой доход. Потом я взял еще один земельный кусок и повторил операцию. Потом начал скупать промышленную недвижимость в Домодедовском районе и с течением времени стал там одним их крупнейших девелоперов.

А потом, обсуждая свой девелоперский бизнес с Домиником Гуалтьери, моим коллегой из Альфа-банка, мы поняли, что очень много тратим на представительские расходы в ресторанах и клубах, и подумали о том, чтобы открыть собственный клуб. Что и сделали. Мы поставили строить и управлять Дмит­рия Брауде, человека, которому мы доверяли. И не прогадали. Дима — гений. Он сумел создать за два с половиной года с нуля первоклассный клуб. Вот уже который год Soho Rooms признается лучшим клубом Москвы. А знаете почему? Во всех клубах и ресторанах Москвы есть три проблемы: как сдать верхнюю одежду, как сходить в туалет и как заказать выпивку, если у тебя нет столика. Понимая все это, Дима сделал огромные гардеробные с двух сторон. В нашем клубе никогда нет очереди за верхней одеждой. Он сделал здесь около тридцати туалетных комнат и расставил в разных местах восемь или девять баров, поэтому, даже если у человека не заказан столик, у него всегда есть возможность подойти и заказать выпивку, есть возможность тратить деньги. Всё продумано.

Каждую неделю нам приходят предложения открыть такой же клуб где-нибудь в Саратове или Владивостоке, но мы пока не хотим. Одно время хотели открыть клуб в Дубае, но испугались, потому что мы продаем веселье, алкоголь, музыку и танцы, а там с этим трудности. Мне рассказывал знакомый про одного спортсмена, который там отжимался на пляже, а его посадили в тюрьму на три месяца за то, что он занимался сексом с землей.

— Как у вас получается одновременно торговать на бирже и еще при этом инвестировать в непрофильные для вас бизнесы?

— У меня шесть направлений, в которые я вкладываю средства. Ни одним из них я не управляю сам. Я нахожу профессионалов, даю им долю в бизнесе и не вмешиваюсь в управление, а лишь помогаю. Сейчас я, к примеру, открываю в Москве агентство, специализирующееся на купле-продаже и аренде недвижимости на Лазурном Берегу Франции. Все, кто покупает ее здесь, в Москве, делают это через третьи руки, им накручивают цену. У меня есть знакомые в Ницце, у которых есть агентство, они будут давать здесь прямую французскую цену для российских клиентов. У меня около сотни знакомых каждое лето снимают виллы, а двое как минимум раз в год покупают что-то из недвижимости во Франции. Я подумал, что смогу помочь моим знакомым уменьшить количество посредников и предложить им хорошую цену.

Мне все равно, во что вкладывать деньги. Будь это производство гробов или рестораны быстрого питания. По сути, я инвестирую в людей, которым доверяю, потому что у меня нет возможности управлять и следить за всеми инвестициями.

Недавно вот купил долю в транспортной компании, которая перевозит людей в регионы. Уменьшилось количество электричек, а людям же надо ездить. Новые немецкие автобусы, трезвые водители, все застраховано, ездят в Тулу, Калугу или в Ростов-на-Дону.

— Но в крупное промышленное производство вы все-таки не инвестируете?

— Вы удивлены тем, что я не добываю нефть? Производство, девелопмент — вещь капиталоемкая, а привлечение финансирования дорого, оно убивает мою маржу. Сервисный же бизнес несильно капиталоемкий. Если бизнес вдруг не пойдет, я его закрою и денег особо не потеряю. Не пойдет транспортный бизнес — я заберу свои автобусы, продам их и начну новые дело.

— Как мы понимаем, недвижимость — исключение из этого правила.

— Главная проблема в России, в Москве — очень низкая арендная доходность в жилом секторе. На Западе арендная доходность может доходить до десяти процентов годовых. В Москве же пятипроцентная доходность — редкое явление. Здесь невыгодно сдавать жилье в аренду, потому что если у вас квартира стоит миллион долларов, то, чтобы получить пять процентов от ее стоимости в год, вы должны сдавать ее за четыре с лишним тысячи долларов в месяц. Но сейчас в Москве очень мало тех, кто готов снимать квартиру за такие деньги. А квартир стоимостью в миллион, наоборот, очень много. Понятно, что в ценах на недвижимость есть явный перекос. Тут можно и поиграть.

Мы смотрим сейчас на один проект в Ярославле, где хотим продавать жилье за 1600 долларов за метр, то есть в себестоимости строительства мы должны уложиться в 900 долларов. В Москве же, я прикидывал, можно строить жилье бизнес-класса по себестоимости в 1600 долларов за квадратный метр и продавать по 3200 долларов. Но пока таких низких цен я что-то здесь не видел.